Предлагаемая в качестве новой, на деле эта схема не оригинальна. К. Рид, Д. Джоунс, соглашаясь со стариной Стоуном, также полагают, что к 1917 г. наблюдалось не истощение экономики, а, скорее, «перегрев», вызванный непомерным ростом — ростом производства вооружения{37}. Такого рода проявления роста усматриваются и в исчерпании людских ресурсов (об уничтожении трудоспособных людей в этой связи не упоминается), и в нездоровой концентрации рабочего населения в военно-промышленных центрах, и в печатании бумажных денег с последующей инфляцией, и в усилении социальных противоречий из-за обостряющейся нужды. Неудивительно, что труд Н. Стоуна (1975), до сих пор время от времени переиздаваемый, был воспринят в западной историографии как поворотное событие, веха, точка нового отсчета{38}. В тенденциозности суждений Стоуна не было бы большого греха, если бы их не сопровождало засорение литературы систематически искажаемыми эмпирическими данными. По свободе обращения с источниками этот автор едва ли много уступит своим советским современникам, таким как И.В. Маевский, А.П. Погребинский или Н.Н. Яковлев. Историки и поныне с доверием пользуются фактическими сведениями из его рук. Сам он думает, что его работу 1975 г. о Восточном фронте «следовало бы уже давно вывести из употребления»{39}, но это пожелание исполнить нельзя: «данные Стоуна» широко” расползлись по литературе, так что очищение ее от недостоверных сведений требует усилий и времени и в конце концов недостижимо: они продолжают распространяться в силу преобладающей тенденции.

Но в предельном варианте «пропаганда успехов», достигнутых романовской военной бюрократией, получила выражение средствами макроэкономических исчислений. Как и в работах более традиционного историко-экономического характера, здесь добиться определенного результата оказалось невозможно без недопустимых упрощений в подходе к материалу источников.

Применение к военной экономике России макроэкономических расчетов, неизбежно основанных на стоимостных индексах и показателях, зачастую принципиально противоречит характеру этой неоднородной среды. Какие бы изощренные приемы («героические допущения», по выражению С. Кузнеца){40} стоимостных исчислений ни применялись в компиляции данных о динамике российской экономики военного времени — нет возможности выразить конкретно влияние на количественные показатели со стороны таких фундаментальных явлений, как, например, натуральный характер хозяйствования и его принудительная товаризация или, скажем, ценообразование, основанное на неэквивалентном обмене между сельским хозяйством и промышленным производством{41}. При этом за пределами рыночных, стоимостных отношений находилось не только военное производство, но также океан деревенских хозяйств, они «выпадали из экономической ткани общества». По поводу расчетов народнохозяйственного накопления А.Л. Вайнштейн заметил, что здесь тем больше сложностей, «чем на более низкой стадии капиталистического развития находится данная страна и чем большую роль играет в ней натуральный и мелкотоварный уклад хозяйства»{42}. В условиях же войны сельские хозяева мало того что потеряли чуть ли не половину собственной и две трети наемной рабочей силы и прибегали к массовому использованию подневольных работников (военнопленных, беженцев, солдат) — они к тому же отказывались продавать свою продукцию на рынке за деньги, замыкались в своем натуральном существовании. Эти столь различные уклады хозяйства — рыночный, командный, частный натуральный — не образуют однородной статистической совокупности (система, но не единство; однородность является в данном случае «универсалистической фикцией», по выражению П.Б. Струве){43}, допускающей над собой дальнейшие операции: рыночная экономика являлась лишь «одной из подсистем народного хозяйства»{44}. Основное методологическое требование всякого измерения — оно «правомерно лишь применительно к качественно однородной совокупности объектов»{45}.

Денежный стоимостный измеритель бесполезен и для оценок, касающихся специальных военных производств в российских условиях начала XX в. Попытки выразить в конкретных величинах стоимость продукции военных предприятий наталкиваются на непреодолимые препятствия из-за непригодности источников, казалось бы содержащих нужные исходные показатели. В первую очередь это касается сведений о стоимости продукции, выпущенной казенными предприятиями, где постановка учета принципиально отличалась от обычной бухгалтерии частных предприятии и не позволяла ориентироваться в действительных издержках. Как показал К.Ф. Шацилло, в этом и не было необходимости, поскольку натуральный результат хозяйствования — выпуск вооружения — никак не соотносился с отсутствующими у «хозяйствующего субъекта» представлениями об эффективности в экономическом смысле: на первый план выступали интересы великодержавия и удержания власти, чего бы это ни стоило{46}.

При исчислении макроэкономических показателей, национальных счетов «остро дискуссионным» (А.Л. Вайнштейн) остается вопрос — следует ли учитывать в составе народного дохода военные производства и в целом «оборонные услуги» (как и прочие «правительственные услуги»). Острота вопроса обусловлена его идеологически, политически окрашенным характером. Как известно, К. Маркс, рассматривая процесс распределения произведенной в обществе прибавочной стоимости, указывал на существование, «наряду с промышленным капиталистом», таких ее получателей, как землевладелец (присваивавший земельную ренту), ростовщик (проценты), но не забыл «также еще и правительство со своими чиновниками», лиц, получающих содержание от государства и церкви. Обслуживание правительственного, государственного аппарата, а значит, и вооруженных сил, согласно этому представлению, должно учитываться в качестве «непроизводительного труда»{47}.

Экономисты М. Харрисон и А. Маркевич, со своей стороны, полагают, что подобные затраты следует включать в исчисления со знаком плюс: такая методология «все же по меньшей мере дает представление о производственных возможностях общества» и позволяет «сопоставлять полученные результаты с данными исследований по другим периодам и странам»{48}. С. Кузнец считал, что такой подход подразумевает вполне определенную идеологию: признание первостепенным интересом наращивание «политической мощи» государства и обеспечение «идеологической лояльности» обывателей. Сам же он придерживался иной точки зрения, рассматривая сферу обороны, внутренней охраны, репрессивную деятельность как нечто не относящееся к «тем государственным услугам, которые приносят непосредственную пользу членам нации как конечным потребителям», — в отличие от сферы образования, здравоохранения{49}. (Такая точка зрения не вполне реалистична: каким-то «членам нации» все это как раз на пользу, и весьма ощутимую; только не в качестве «услуги» с плюсом в балансе нации, а в качестве статьи непроизводительного потребления, то есть с вычетом{50}). Подобно Вайнштейну и Кузнецу, Р. Хиггс также полагает, что так называемые «оборонные услуги» по своей природе отличаются от обычного производства и не должны учитываться наряду с ним в составе ВВП.

Возражая Хиггсу, Харрисон и Маркевич упрощенно излагают его позицию: он якобы ошибочно считает, что только производство товаров и услуг гражданского назначения способствует «росту благосостояния». В действительности же Хиггс ссылается еще и на другое условие — на такие свойства военной экономики, которые заводят в тупик попытки количественных расчетов, а против этого его довода Харрисон и Маркевич ничего не выдвигают. Помимо обычных затруднений, связанных с выработкой более или менее точных индексов, пишет Хиггс, «фундаментальное значение имеет то, что бессмысленно подсчитывать национальный продукт, когда отсутствуют рыночные цены»{51}.^[9] Хиггс указывает в этой связи на «произвольность цен и подавление свободы распоряжения ресурсами в командной экономике» военного времени, отчего «лишаются смысла прямые сравнения национального продукта»; «оценки национального продукта в условиях командной экономики по самой своей сути произвольны». На этом-то основании он и считает неправомерным говорить о «процветании», «экономическом буме военного времени». «Командная экономика, — пишет Хиггс, — и рыночная экономика… подчиняются разным законам, и перед лицом этого коренного аналитического затруднения мы должны признать, что на ряд вопросов просто невозможно найти ответ». Хиггс как раз и выступает против тех экономистов и историков экономики, которые пытаются опираться на «теоретически безосновательные данные о казенном производстве и искаженные данные о частном производстве, когда речь идет о командной экономике». Характерно, что свои критические суждения о принципах анализа военной экономики и возникающих в этой области непреодолимых затруднениях с исчислениями Хиггс высказал применительно к США времен Второй мировой войны, тогда как в отношении России 1914–1917 гг. статистические источники дают еще меньше возможностей. Взять, к примеру, индексы промышленного производства, положенные в основу расчетов Маркевичем и Харрисоном. Для составления своих таблиц (с. 89–98) они взяли статистические ряды, принадлежащие Л.Б. Кафенгаузу (1930), не приняв во внимание его собственную оценку качества, надежности этих показателей. Маркевич и Харрисон, отметив кое-какие второстепенные недостатки этого своего исходного материала, заверяют, что тем не менее «наша методология для агрегирования этих цифр, к счастью, не зависит» от подобных эпизодических сбоев и «позволяет использовать часть данных, от которых в противном случае пришлось бы отказаться»{52}. Но методология вообще должна быть оставлена в стороне, когда расчеты имеют порочное основание: для характеристики динамики производства в 1914–1917 гг. составленные Кафенгаузом ряды, по его указанию, абсолютно непригодны — настолько, что, как их ни агрегируй, никакая волшебная методология здесь не выручит. Он так и предупреждал: «Для характеристики этих лет наш индекс физического объема не годится» ввиду «исключительных событий», происходивших в те годы. Иное дело — данные за 1887–1913 и послевоенные годы, то есть касающиеся «всех остальных лет, когда таких исключительных событий не было»: в этой части «можно полагать, что наш индекс незначительно отклоняется от действительной динамики»{53}.